Знаки препинания

Зимой 1921 года я жил в Одессе и работал в газете «Моряк». В ней вообще работало много молодых писателей, в том числе Катаев, Бабель, Олеша и Ильф. Из старых, опытных писателей часто заходил в редакцию только Андрей Соболь –милый, всегда чем-нибудь взволнованный, неусидчивый человек.

Однажды Соболь принес в «Моряк» свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя и интересный по теме и, безусловно, талантливый.

Все прочли рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде было нельзя. Предложить Соболю исправить его никто не решался. Мы все сидели и думали: что делать? Сидел с нами и наш корректор, старик Благов, бывший директор самой распространенной в Россиигазеты «Русское слово».

– Вот что, – сказал он. – Талантливая вещь. Нельзя, чтобы она пропала.

– Что тут поделаешь! – с сожалением ответил я.

– Дайте мне рукопись. Клянусь честью, я не изменю в ней ни слова. Я останусь здесь и при вас пройдусь по рукописи. Обещаю, что не выброшу и не впишу ни одного слова.

– А что же вы сделаете?

– А вот увидите.

Благов вынул из кармана огарок толстой церковной свечки, зажег его, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью.

Благов кончил работу только к утру. Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени.

При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.

– Это чудо! – сказал я. Как вы это сделали?

– Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, мой милый. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное звучание. Знаки препинания – это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.

Рассказ был напечатан. А на следующий день в редакцию ворвался Соболь.

– Кто трогал мой рассказ? – закричал он неслыханным голосом и с размаху ударил палкой по столу.

– Никто не трогал, – ответил я. – Можете проверить текст.

– Ложь! – крикнул Соболь. – Брехня! Все равно узнаю, кто трогал.

Запахло скандалом. Робкие сотрудники начали быстро исчезать из комнаты. Тогда Благов сказал спокойным и унылым голосом:

– Если вы считаете, что правильно расставить знаки препинания в вашем рассказе – это значит тронуть его, то извольте: его трогал я.

Соболь бросился к Благову, охватил его руки, крепко потряс их, потом обнял старика и троекратно, по-московски, поцеловал его.

– Спасибо! – сказал взволнованно Соболь. – Вы дали мне чудесный урок. Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам.

После этого я окончательно убедился, с какой пронзительной силой действует на читателя знак, поставленный вовремя.

Знаки препинания

Зимой 1921 года я жил в Одессе и работал в газете «Моряк». В ней вообще работало много молодых писателей, в том числе Катаев, Бабель, Олеша и Ильф. Из старых, опытных писателей часто заходил в редакцию только Андрей Соболь –милый, всегда чем-нибудь взволнованный, неусидчивый человек.

Однажды Соболь принес в «Моряк» свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя и интересный по теме и, безусловно, талантливый.

Все прочли рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде было нельзя. Предложить Соболю исправить его никто не решался. Мы все сидели и думали: что делать? Сидел с нами и наш корректор, старик Благов, бывший директор самой распространенной в Россиигазеты «Русское слово».

– Вот что, – сказал он. – Талантливая вещь. Нельзя, чтобы она пропала.

– Что тут поделаешь! – с сожалением ответил я.

– Дайте мне рукопись. Клянусь честью, я не изменю в ней ни слова. Я останусь здесь и при вас пройдусь по рукописи. Обещаю, что не выброшу и не впишу ни одного слова.

– А что же вы сделаете?

– А вот увидите.

Благов вынул из кармана огарок толстой церковной свечки, зажег его, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью.

Благов кончил работу только к утру. Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени.

При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.

– Это чудо! – сказал я. Как вы это сделали?

– Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, мой милый. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное звучание. Знаки препинания – это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.

Рассказ был напечатан. А на следующий день в редакцию ворвался Соболь.

– Кто трогал мой рассказ? – закричал он неслыханным голосом и с размаху ударил палкой по столу.

– Никто не трогал, – ответил я. – Можете проверить текст.

– Ложь! – крикнул Соболь. – Брехня! Все равно узнаю, кто трогал.

Запахло скандалом. Робкие сотрудники начали быстро исчезать из комнаты. Тогда Благов сказал спокойным и унылым голосом:

– Если вы считаете, что правильно расставить знаки препинания в вашем рассказе – это значит тронуть его, то извольте: его трогал я.

Соболь бросился к Благову, охватил его руки, крепко потряс их, потом обнял старика и троекратно, по-московски, поцеловал его.

– Спасибо! – сказал взволнованно Соболь. – Вы дали мне чудесный урок. Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам.

После этого я окончательно убедился, с какой пронзительной силой действует на читателя знак, поставленный вовремя.

Знаки препинания

Зимой 1921 года я жил в Одессе и работал в газете «Моряк». В ней вообще работало много молодых писателей, в том числе Катаев, Бабель, Олеша и Ильф. Из старых, опытных писателей часто заходил в редакцию только Андрей Соболь –милый, всегда чем-нибудь взволнованный, неусидчивый человек.

Однажды Соболь принес в «Моряк» свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя и интересный по теме и, безусловно, талантливый.

Все прочли рассказ и смутились: печатать его в таком небрежном виде было нельзя. Предложить Соболю исправить его никто не решался. Мы все сидели и думали: что делать? Сидел с нами и наш корректор, старик Благов, бывший директор самой распространенной в Россиигазеты «Русское слово».

– Вот что, – сказал он. – Талантливая вещь. Нельзя, чтобы она пропала.

– Что тут поделаешь! – с сожалением ответил я.

– Дайте мне рукопись. Клянусь честью, я не изменю в ней ни слова. Я останусь здесь и при вас пройдусь по рукописи. Обещаю, что не выброшу и не впишу ни одного слова.

– А что же вы сделаете?

– А вот увидите.

Благов вынул из кармана огарок толстой церковной свечки, зажег его, сел на мой потрепанный чемодан и склонился над рукописью.

Благов кончил работу только к утру. Я прочел рассказ и онемел. Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени.

При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.

– Это чудо! – сказал я. Как вы это сделали?

– Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, мой милый. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное звучание. Знаки препинания – это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться.

Рассказ был напечатан. А на следующий день в редакцию ворвался Соболь.

– Кто трогал мой рассказ? – закричал он неслыханным голосом и с размаху ударил палкой по столу.

– Никто не трогал, – ответил я. – Можете проверить текст.

– Ложь! – крикнул Соболь. – Брехня! Все равно узнаю, кто трогал.

Запахло скандалом. Робкие сотрудники начали быстро исчезать из комнаты. Тогда Благов сказал спокойным и унылым голосом:

– Если вы считаете, что правильно расставить знаки препинания в вашем рассказе – это значит тронуть его, то извольте: его трогал я.

Соболь бросился к Благову, охватил его руки, крепко потряс их, потом обнял старика и троекратно, по-московски, поцеловал его.

– Спасибо! – сказал взволнованно Соболь. – Вы дали мне чудесный урок. Но только жалко, что так поздно. Я чувствую себя преступником по отношению к своим прежним вещам.

После этого я окончательно убедился, с какой пронзительной силой действует на читателя знак, поставленный вовремя.

Об отношении к музыке

Среди многих постыдных поступков, которые я совершил в жизни, более всех памятен мне один. В детдоме в коридоре висел репродуктор, и однажды в нем раздался голос, ни на чей не похожий, чем-то меня – скорее всего как раз непохожестью – раздражавший.

«Ха! Орет как жеребец!» – сказал я и выдернул вилку репродуктора из розетки. Голос певицы оборвался. Ребятня сочувственно отнеслась к моему поступку, поскольку был я в детдоме самым певучим и читающим человеком.

… Много лет спустя в Ессентуках, в просторном летнем зале, слушал я симфонический концерт. Все повидавшие и пережившие на своем веку музыканты крымского оркестра со славной, на муравьишку похожей, молоденькой дирижершей Зинаидой Тыкач терпеливо растолковывали публике, что и почему они будут играть, когда, кем и по какому случаю то или иное музыкальное произведение было написано. Делали они это вроде как бы с извинениями за свое вторжение в такую перенасыщенную духовными ценностями жизнь граждан, лечащихся и просто жирующих на курорте, и концерт начали с лихой увертюры Штрауса, чтоб подготовить переутомленных культурой слушателей ко второму, более серьезному отделению.

Но и сказочный Штраус, и огневой Брамс, и кокетливый Оффенбах не помогли – уже с середины первого отделения концерта слушатели, набившиеся в зал на музыкальное мероприятие только потому, что оно бесплатное, начали покидать зал. Да кабы просто так они его покидали, молча, осторожно – нет, с возмущениями, выкриками, бранью покидали, будто обманули их в лучших вожделениях и мечтах. Стулья в концертном зале старые, венские, с круглыми деревянными сиденьями, сколоченные порядно, и каждый гражданин, поднявшись с места, считал своим долгом возмущенно хлопнуть сиденьем.

Я сидел, ужавшись в себя, слушал, как надрываются музыканты, чтоб заглушить шум и ругань в зале, и мне хотелось за всех за нас попросить прощения у милой дирижерши в черненьком фраке, у оркестрантов, так трудно и упорно зарабатывающих свой честный, бедный хлеб, извиниться за всех нас.

Но жизнь – не письмо, в ней постскриптума не бывает. Что из того, что певица, которую я оскорбил когда-то словом, имя ей – великая Надежда Обухова, – стала моей самой любимой певицей, что я «исправился» и не раз плакал, слушая ее.

Она-то, певица, уж никогда не услышит моего раскаяния, не сможет простить меня. Зато, уже пожилой и седой, я содрогаюсь от каждого хлопка и бряка стула в концертном зале.

Об отношении к музыке

Среди многих постыдных поступков, которые я совершил в жизни, более всех памятен мне один. В детдоме в коридоре висел репродуктор, и однажды в нем раздался голос, ни на чей не похожий, чем-то меня – скорее всего как раз непохожестью – раздражавший.

«Ха! Орет как жеребец!» – сказал я и выдернул вилку репродуктора из розетки. Голос певицы оборвался. Ребятня сочувственно отнеслась к моему поступку, поскольку был я в детдоме самым певучим и читающим человеком.

… Много лет спустя в Ессентуках, в просторном летнем зале, слушал я симфонический концерт. Все повидавшие и пережившие на своем веку музыканты крымского оркестра со славной, на муравьишку похожей, молоденькой дирижершей Зинаидой Тыкач терпеливо растолковывали публике, что и почему они будут играть, когда, кем и по какому случаю то или иное музыкальное произведение было написано. Делали они это вроде как бы с извинениями за свое вторжение в такую перенасыщенную духовными ценностями жизнь граждан, лечащихся и просто жирующих на курорте, и концерт начали с лихой увертюры Штрауса, чтоб подготовить переутомленных культурой слушателей ко второму, более серьезному отделению.

Но и сказочный Штраус, и огневой Брамс, и кокетливый Оффенбах не помогли – уже с середины первого отделения концерта слушатели, набившиеся в зал на музыкальное мероприятие только потому, что оно бесплатное, начали покидать зал. Да кабы просто так они его покидали, молча, осторожно – нет, с возмущениями, выкриками, бранью покидали, будто обманули их в лучших вожделениях и мечтах. Стулья в концертном зале старые, венские, с круглыми деревянными сиденьями, сколоченные порядно, и каждый гражданин, поднявшись с места, считал своим долгом возмущенно хлопнуть сиденьем.

Я сидел, ужавшись в себя, слушал, как надрываются музыканты, чтоб заглушить шум и ругань в зале, и мне хотелось за всех за нас попросить прощения у милой дирижерши в черненьком фраке, у оркестрантов, так трудно и упорно зарабатывающих свой честный, бедный хлеб, извиниться за всех нас.

Но жизнь – не письмо, в ней постскриптума не бывает. Что из того, что певица, которую я оскорбил когда-то словом, имя ей – великая Надежда Обухова, – стала моей самой любимой певицей, что я «исправился» и не раз плакал, слушая ее.

Она-то, певица, уж никогда не услышит моего раскаяния, не сможет простить меня. Зато, уже пожилой и седой, я содрогаюсь от каждого хлопка и бряка стула в концертном зале.

Дом Пушкина

Дом Пушкина в Михайловском хоть и музей, а живой. Он наполнен теплом, приветлив и светел. Комнаты его всегда пронизаны запахами хорошего дерева и свежей земли.

Но вот приходит время, и на усадьбе зацветают липы. Тогда дом пропитывается запахами воска и мёда.

В доме много хорошего псковского льняного белья – скатертей, полотенец, занавесей. У льна свой аромат – прохладный, крепкий.

Вещи из льна обладают удивительным свойством – там, где они, всегда пахнет свежестью. Учёные говорят, что лён сберегает здоровье человека.

Пушкинские крестьяне, как и все псковичи, издревле любили выращивать лён, и он славился по всей России и за её пределами.

От льна, цветов, яблок в пушкинских комнатах всегда пахнет солнцем, чистотой, хотя в иной день через музей проходят тысячи людей.

Дом Пушкина

Дом Пушкина в Михайловском хоть и музей, а живой. Он наполнен теплом, приветлив и светел. Комнаты его всегда пронизаны запахами хорошего дерева и свежей земли.

Но вот приходит время, и на усадьбе зацветают липы. Тогда дом пропитывается запахами воска и мёда.

В доме много хорошего псковского льняного белья – скатертей, полотенец, занавесей. У льна свой аромат – прохладный, крепкий.

Вещи из льна обладают удивительным свойством – там, где они, всегда пахнет свежестью. Учёные говорят, что лён сберегает здоровье человека.

Пушкинские крестьяне, как и все псковичи, издревле любили выращивать лён, и он славился по всей России и за её пределами.

От льна, цветов, яблок в пушкинских комнатах всегда пахнет солнцем, чистотой, хотя в иной день через музей проходят тысячи людей.

Рекомендации для туристов

Можем ли мы обойтись без Солнца?

Миллиарды лет назад Солнце возникло из газовых и пылевых облаков. Для нас это самая важная звезда. Но среди двухсот миллиардов звезд Солнце занимает весьма скромное место, по своей мощности является средней звездой во Вселенной. Существуют более горячие, более массивные звезды.

Размеры Солнца колоссальны. В него можно поместить 1,3 миллиона шаров размером с Землю. Солнце выделяет гигантское количество энергии. Лишь ничтожная часть ее достигает Земли. Всего за двадцать восемь минут оно посылает нашей планете энергии больше, чем человечество может потратить в течение года. Только Солнце способно нагревать Землю и поддерживать на ней такую температуру, при которой вода и воздух не превращаются в ледяной панцирь. Только солнечное излучение дает возможность расти и созревать растениям.

Можем ли мы обойтись без Солнца?

Миллиарды лет назад Солнце возникло из газовых и пылевых облаков. Для нас это самая важная звезда. Но среди двухсот миллиардов звезд Солнце занимает весьма скромное место, по своей мощности является средней звездой во Вселенной. Существуют более горячие, более массивные звезды.

Размеры Солнца колоссальны. В него можно поместить 1,3 миллиона шаров размером с Землю. Солнце выделяет гигантское количество энергии. Лишь ничтожная часть ее достигает Земли. Всего за двадцать восемь минут оно посылает нашей планете энергии больше, чем человечество может потратить в течение года. Только Солнце способно нагревать Землю и поддерживать на ней такую температуру, при которой вода и воздух не превращаются в ледяной панцирь. Только солнечное излучение дает возможность расти и созревать растениям.